Почетный гражданин Санкт-Петербурга и член Всемирного клуба петербуржцев Михаил Михайлович БОБРОВ – действительно человек-легенда. Достаточно нескольких штрихов. Впервые он забрался на самую высшую точку Ленинграда (122,5 метра) – к ангелу на шпиле Петропавловского собора – 18-летним парнем в декабре 1941 года. И в 78 лет он был на шпиле в альпинистской обвязке – когда золотого ангела (символ Петербурга) весной прошлого года готовили к реставрации... Летом 1993 года о легендарном альпинисте и о блокаде сняли фильм, который показывали в Соединенных Штатах. Так что за океаном Михаила Боброва знают не хуже, чем в родном Петербурге. И даже флаг революции водружал Михаил Бобров на шпиле Петропавловки – но не в 1917-м, конечно, а в 1983-м (такую сцену придумал Сергей Бондарчук для своего фильма «Красные колокола»).

Золотые шпили и купола

«1 января 1942 г. Несмотря на праздничный вечер – 31 декабря – мы работали на шпиле. Фашисты решили сорвать ленинградцам новогодний праздник... Был так называемый «звездный налет». В разных частях города рвались бомбы, рушились и горели дома. В разгар налета резко усилился огонь зенитных батарей крепости, находящихся под нами. Самолеты появились над нашими головами. Бомбы падали и на территорию крепости. Мы с Алоизом в этот момент красили нижний купол, где циферблат. Ощущение было такое, что бомбы летели прямо на нас. Три из них взорвались рядом у ближайших домов, примыкавших к собору...

Взрывная волна, идущая снизу, оторвала меня от купола, приподняла и оттащила назад. Когда она снова ослабла, я стал падать вперед на купол. Удара о металлическое покрытие было не избежать. Единственный способ «самортизировать» его – выставить вперед руки и ноги. Что я и сделал, но удар о купол был сильным. В глазах потемнело. Когда я пришел в себя, рядом увидел Алоиза, вытиравшего кровь у меня на лбу. Нас медленно опустили на тросах к нижней колокольне. Там мне сделали перевязку...»

(Из блокадных дневников М.М.Боброва)

– Михаил Михайлович, как вы тогда, в 1941 году, оказались в бригаде альпинистов, которая маскировала золотые купола и шпили блокадного Ленинграда? Почему вам – по сути дела, мальчишке – доверили столь ответственное дело?

– Да очень просто: друзья пригласили. Разыскали меня в госпитале в августе 41-го, а в сентябре мы – Ольга Фирсова, Аля Пригожева, Алоиз Земба и я – участвовали в совещании в Управлении культуры Ленгорисполкома. Какой-то военный, с двумя ромбами в петлицах, показал фото панорамы города, снятой немцами с помощью телеобъективов. На ней все высотные объекты Ленинграда – от портальных кранов Балтийского завода и шапки Исаакиевского собора до куполов Смольного собора и Александро-Невской лавры. И рядом с каждым таким объектом – «цель №...». И цифры, указывающие, сколько километров до них от Дудергофа (сейчас – станция Можайская), где был взят немецкий обер-лейтенант – артиллерист с этой «картой» в планшетке. И еще – в метрах указано расстояние от, скажем, Александрийского столпа до штаба Ленинградского военного округа... Ясно было, почему фашисты так точно обстреливают город. Причем били они чаще по госпиталям, трамвайным остановкам, по территории заводов – много ленинградцев тогда погибло от артобстрелов и бомбежек (голода еще не было).

Как «убрать» эти ориентиры, которые были хорошо видны издалека в бинокль не только в солнечные дни, но даже и в лунные ночи? Предлагали разные варианты. Первое – разобрать. Но где взять столько рабочих рук, чтобы именно разобрать, а не разломать и где-то сложить до лучших времен... Второе – построить леса и закрыть эти объекты чехлами. А кто будет строить леса и из чего? Люди и стройматериалы – наперечет... Третье – использовать аэростаты воздушного заграждения для маскировки. Попробовали было, но уже наступила осень, и холодные балтийские ветры устроили такие качели... Можно «приложиться» о шпиль.

Тогда Наташа Уствольская, архитектор Василеостровского района, предложила использовать альпинистов, оставшихся в городе, для маскировочных работ. Она сама – альпинистка, прекрасно знала возможности горовосходителей. Вот нас тогда и разыскали. Оля Фирсова, хормейстер, разгружала мины в порту. Алоиз Земба, мой друг, старше меня лет на шесть, был ранен в финскую войну. Он нашел меня в госпитале, в Инженерном замке, где я лежал после ранения.

– Вас к тому времени уже успели ранить?

Вместо ответа Михаил Михайлович достает пожелтевший листок бумаги, порвавшийся на сгибах. Это – «командировочное удостоверение» (так и написано) в... тыл фашистов! Датировано: 6 июля 1941 г. Подпись начальника штаба Северного фронта (тогда Ленинградского фронта еще не было). Указано: «для выполнения специального задания штаба». Отмечены начало и конец «командировки» – с 23 июля по 4 августа 1941 г.

– К тому времени я уже четыре раза сходил в тылы к немцам. Сначала у нас был большой партизанский отряд – 113 человек. Из них вернулись только 13. Потом стали забрасывать небольшие мобильные группы. Каждый знал свое дело: радист, подрывник. Я неплохо знал немецкий язык – у нас школа была прекрасная, бывшая немецкая гимназия на Большом проспекте Петроградской стороны (там, кстати, Блок учился). И стрелял я хорошо. И по карте ориентировался – это меня альпинисты научили в альплагере. Так что на мне лежали штурманские обязанности: даже когда убегаем от преследования, нужно было четко прокладывать путь по карте.

Наша разведгруппа сообщала о продвижении к городу колонн с техникой и живой силой, искала лесные аэродромы, с которых немцы летали бомбить Ленинград. Мы подрывали мосты, захватывали «языков». Немцы думали, что у них в тылу работает большая группа. Потому что мы очень быстро передвигались: шум где-то устроим – и бегом оттуда. До 50 километров в сутки проходили по лесам, по болотам. Уходили в тыл ненадолго, на 8–10 дней. И все на себе таскали: продукты, боеприпасы, аккумуляторы для рации.

А ранили меня, когда мы возвращались после четвертого заброса в тыл противника, во время перехода линии фронта. У нас тогда погиб командир группы, я был назначен вместо него. По рации передали, что мне присвоено звание «младший лейтенант» – в 18 лет, а вернулись – меня сразу в госпиталь. Кроме раны и контузии, я еще тяжело заболел. Там здоровые мужики по 25–30 лет у нас были, и то ломались. Такие переходы, и все бегом, нагрузки сумасшедшие были. Забросят, скажем, в район Пскова, оттуда чешешь на Лугу, затем до Сиверской, а потом – до станции Дно через Новгород и на Московскую дорогу. Воду пили любую: из болот, из луж, в деревни редко когда заходили...

Когда вернулся раз, мама домой не пустила. Велела раздеваться на лестничной площадке, и всю одежду сожгла – от вшей... Здесь мы отсыпались, немного отъедались – и снова за линию фронта. Усталость, нервное напряжение сказались в конце концов, вот и заболел.

– И как вы туда попали? Ведь вам тогда и 18 лет не было...

– Время было такое. Патриотизм был у нас в крови – все готовились к обороне. Когда война началась, я на военном заводе «Прогресс» работал оптиком-механиком. Все ребята добровольцами на фронт уходят – и я тоже. Друзья за меня в военкомате просили – дескать, спортсмен хороший. Вот и взяли... Во фронтовую разведку.

На вершинах Ленинграда

«2 октября 1941 г. К концу подходит работа на Адмиралтействе. Уже шестнадцать дней мы здесь, но измотались, если сравнивать с работой на куполе Исаакиевского собора, окончательно...

Когда Оля работала метрах в пяти ниже «яблока», зашивая громадной иглой и шпагатом чехол, со стороны Дворцовой площади из облаков неожиданно вынырнул самолет, дал по Ольге очередь из пулемета, прошив пулями шпиль, сбросил две бомбы во двор Адмиралтейства и ушел в сторону университета под грохот зениток и крупнокалиберных пулеметов.

Олю пули не задели. Мы быстро спустили ее вниз. У нее были широко открытые от удивления глаза, она только и промолвила: «Ребята, я видела лицо летчика». Испуг к ней пришел лишь поздно вечером...»

(Из блокадных дневников М.М.Боброва)

– Ваша четверка маскировала все купола и шпили Ленинграда?

– Первым был Исаакий. Его купол и звонницы покрасили шаровой масляной краской в сентябре. Начинали работу, сидя верхом на кресте (высота 101,5 метра). А когда закончили, сразу сократился прицельный обстрел в этом районе. Краска хорошо сливалась с мглистым осенним небом, и купол не просматривался с позиций фашистов.

Позолота Исаакия и Петропавловки производилась в прошлом веке с помощью гальванопластики, через огонь, и держится крепко. И поэтому их можно было красить – серый камуфляж можно потом спокойно снять химикатами, не повредив позолоты. А остальные шпили и купола решили закрывать чехлами – ведь они покрыты тончайшими листками сусального золота.

Вторым было Адмиралтейство – громадный чехол весом около полутонны сшили за одну ночь. Оля с Алей обшивали чехол вокруг шпиля и обтягивали его реп-шнуром, чтобы не парусило ветром... Мы с Алоизом маскировали шпиль над дворцовой церковью Инженерного замка. А потом перешли на Петропавловку. Там работали в основном по ночам – днем немецкие артиллеристы били по собору шрапнелью, охотились за нами, а летчики обстреливали маскировщиков с бреющего полета. Уже была зима, начался голод.

«1 декабря 1941 г. Заболел Алоиз, и мы потеряли целую декаду. Он здорово ослаб. Морозы все крепчают, сегодня – 34 градуса. Шпиль внутри и снаружи заиндевел, промерз насквозь. Как будет ложиться краска? Ко всему еще и сильный, пронизывающий ветер. Основная задача сегодня: повесить блоки на петли у основания креста...

Когда посмотрел вниз на Алоиза, вдруг наступила слабость, слегка закружилась голова. Подождал, подставил лицо под ледяной ветер – головокружение прошло.

Чем выше я поднимался, тем явственней ощущал раскачивание шпиля. Ощущение было такое, будто я забирался на высокую мачту яхты в бушующем океане. Я знал, что конструкция шпиля прекрасного инженера Журавского рассчитана на скорость ураганного ветра до 49 метров в секунду. Таких ветров за всю историю города не наблюдалось. Запас прочности конструкции, таким образом, был велик. Но сведения эти мало утешали, когда надо было преодолеть раскачивающуюся поверхность шара...

Вот я и добрался к шарику. Взялся за скобы двумя руками повыше и стал себя подтягивать вверх.

Я чувствовал, что ухожу от шпиля, все более отклоняюсь спиной к земле. Еще несколько усилий... и я вновь принимаю вертикальное положение и далее уже легко продвигаюсь по ступенькам шара...»

(Из блокадных дневников М.М.Боброва)

– Верхолазом-маскировщиком вы работали осенью-зимой 1941-42 гг. А потом?

– В феврале умерла моя мама. Тяжело заболели Алоиз Земба и Аля Пригожева – цинга от голода. Мы с Олей тоже с трудом таскали ноги. Весной меня отозвали в армию... 29 апреля 1942 г. в эшелоне с эвакуированными по дороге на Борисову Гриву умер Алоиз. А через два дня, 1 мая, в праздник, умерла Аля... Умирала в полном сознании, просила громче включить репродуктор, откуда доносились мелодии маршей. Она и Алоиз оставались в Ленинграде во имя любви к городу.

Сегодня слово «патриот» чуть ли не ругательством стало... А для нас это слово было и остается священным. Вдумайтесь только: ведь «патриа» – это значит отечество!.. Вон американцы как любят свою страну. Когда поют свой гимн, то руку к сердцу прикладывают. А у нас что?..

Так вот, Оля Фирсова в июне 1942 г. собрала новую бригаду прекрасных альпинистов: художницу Таню Визель, виолончелистов Михаила Шестакова и Андрея Сафонова. Они маскировали Никольский собор, Крестовоздвиженскую церковь и другие «золотые вершины», чинили старые маскировочные чехлы на шпилях. В победном 45-м Оля вновь поднялась на Адмиралтейский шпиль и распорола ножом швы на брезентовом маскировочном чехле. В газетах тогда написали: «Вновь светла Адмиралтейская игла...»

Но это было после. А тогда, весной 1942 года, меня отправили в Москву. Там меня нашел Евгений Андрианович Белецкий, мой тренер по альпинизму, и сообщил, что всех инструкторов собирают, чтобы защищать Кавказ. Под Москвой тогда работала ОМСБОН – отдельная мотострелковая бригада особого назначения НКВД СССР. Там готовились специальные группы для борьбы с фашистами – например, отряд Н.Медведева, который на Украине работал. Там, в ОМСБОНе, формировались и горнострелковые отряды из инструкторов по альпинизму для защиты перевалов Кавказа.

На вершинах Кавказа

– Так вы с «золотых вершин» Ленинграда попали на вершины горные? И защищали Кавказ?

– В моем горнострелковом отряде воевало много горцев – грузины, сваны. Вот однажды генерал Курашвили, командир 242 горнострелковой бригады, приказывает: нужно добыть 5–6 немцев-«языков» – в дивизию, в корпус, в армию. А у меня ординарцем был старик-сван из местных жителей. Так я наблюдал, как он организовывал эту операцию. Собрал своих и говорит: «Валико, ты возьмешь двух автоматчиков и пойдешь на ту вершину... Ты, Шалико, с одним пулеметчиком пойдешь сюда, направо... А ты, Гоги, зайдешь слева...» Знаете, как будто охоту на кабана или на тура проводят. Обложат немцев и без потерь сделают все, что хотят.

«Но стоило только сделать шаг, как вдруг часть тропы сдвинулась с места и уползающий снег потащил меня по склону. Увлекаемый снегом и тяжелым рюкзаком, я стал падать на спину вниз головой. Случилось это так неожиданно, что я не успел сбросить рюкзак. Последнее, что увидел, было лицо Годжи. Такое впечатление, точно он оставался на перроне, а меня уносил внезапно тронувшийся поезд. В следующий миг Годжа бросился следом за мной в лавину.

С трудом скинул рюкзак. Снег залеплял рот, дышать становилось все трудней. Во что бы то ни стало я должен был удержаться на плаву лавины. Но с каждой секундой сделать это было все трудней. Лавина накрывала плечи и голову, ноги по-прежнему торчали наружу. Снег запечатал рот...»

(Из фронтовых воспоминаний М.М.Боброва)

– Михаил Михайлович, в горах воевать, видимо, куда сложнее, чем на равнине? В чем главные отличия, главные трудности горной войны?

– Там бой идет в трех измерениях. Нужно видеть пространство и стрелять не только перед собой, но и вверх, и вниз. Хозяин боя – тот, кто выше находится... Еще особенность зимнего боя в горах – лавины. 90% гибли от «белой смерти» и только 10% – от пуль и снарядов!.. Да еще осколки от камней ранят куда больше, чем сами мины и пули. А малейшая царапина в горах может стать смертельной! Люди гибли от кровопотери – кровь плохо свертывается на высоте, при низком атмосферном давлении.

Зимой 1942–43 гг. снега навалило семь-восемь метров – телеграфных столбов не было видно. Как транспортировать людей по лавиноопасным склонам? А я тогда как раз этим занимался – был старшим инструктором, отвечал за то, чтобы рота прошла на смену боевых охранений на перевалах Твибер и Семи. Ответственность за жизнь пятисот человек лежала на мне, 19-летнем. То ли вера людей в мои силы была настолько велика, что глаза застилала, то ли молодая наглость кружила голову.

На нашем маршруте склоны гор были покрыты толстым слоем снега, в любой момент готовым сорваться лавиной. Ни свистеть, ни кричать нельзя. Даже громкое слово может спустить лавину. Она готова была сорваться даже от кашля, даже от скрипа снегоступа... Чтобы не попасть под нее на склоне, мы с Годжой Зарубиани в самом опасном месте на перевале спустили ее сами: забрались повыше, метров на двести, и оттуда я швырнул гранату. Потом снова полезли вверх, обошли снежную арку и снова метнули гранаты.

Дождались на пологой снежной террасе роту, стояли, пропуская ребят, чтобы пойти замыкающими. Мимо прошли уже человек двадцать, как вдруг у самых моих ног раздался характерный – кхрруп-п-п! – столь знакомый всем нам звук. Звук шумно оседающего снега... Рота замерла. Я подал знак вывести людей из опасной зоны. Мы с Годжой остались вдвоем. Я сделал шаг, чтобы обследовать тропу – и... Часть тропы вместе со мной обрушилась!

Мое счастье, что Годжа прыгнул следом и схватил меня за ногу. И меня, и его крутило, комкало, ломало, но мы держались не очень далеко от поверхности – «на плаву», как говорят. Когда нас нашли с собаками и откопали, над нами лежал двухметровый слой снега... Это задержало продвижение роты на три часа.

«Уже 15 августа 1942 года передовые подразделения дивизии «Эдельвейс» подошли к Клухорскому перевалу, что в 36 километрах западнее Эльбруса, и, сбив две наши роты, захватили его...

21 августа 1942 года Гроот поднялся с группой лучших альпинистов дивизии «Эдельвейс» на обе вершины Эльбруса (западная – 5642 метра, восточная – 5621 метр) и установил там флаги фашистской Германии... Восхождение Гроота на Эльбрус геббельсовская пропаганда преподнесла чуть ли не как полное покорение Кавказа. Фашистские газеты писали: «На высшей точке Европы, вершине Эльбрус, развевается германский флаг, скоро он появится и на Казбеке...»

Всех участников, поднявшихся на вершину, которую намеревались назвать именем фюрера, наградили железными крестами и специальными жетонами с контурами горы и надписью «Пик Гитлера»»...

(Из фронтовых воспоминаний М.М.Боброва)

– У Высоцкого в песне об обороне Кавказа есть слова: «А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою. Он падал вниз, но был спасен... А вот сейчас, быть может, он свой автомат готовит к бою...»

И дальше:

«Ты начеку, ты собран весь, ты ждешь заветного сигнала. И парень тот, он тоже здесь – среди стрелков из «Эдельвейс». Их надо сбросить с перевала!»

– Эта ситуация – из песни – жизненная? В вашей судьбе были такие случаи, что вы с кем-то из немцев и воевали, и вместе покоряли вершины в мирное время?

– Да, ситуация жизненная. Например, капитан Ханс Гроот, который установил на вершинах Эльбруса фашистские флаги, неоднократно бывал до войны в Приэльбрусье как турист. В 1939 году он в группе иностранных альпинистов участвовал в восхождении и едва не замерз на леднике. Ему тогда помог рослый добродушный зимовщик Ковалев. А 16 августа 1942 г. капитан Гроот с отрядом 1-й горнострелковой дивизии «Эдельвейс» по склонам Эльбруса поднялся к «Приюту одиннадцати», альпинистской гостинице на высоте 4200 метров. Когда они ворвались в домик метеостанции, там несли вахту супруги Ковалевы. Гроот признал своего спасителя и... распорядился отпустить его с женой в Терскол, чтобы они передали нашим его совет – сложить оружие.

А в моей жизни был случай похожий, но с точностью до наоборот. 3 января 1943 г. я со взводом альпинистов сопровождал разведгруппу через Местийский перевал в Балкарию. Мы провели их по леднику Ленкзыр и прикрывали при подходе к перевалу. Дальше они поднимались одни. И минут через сорок мы по рации от них получили сообщение: с перевала в нашу сторону быстро спускается группа немцев, видимо, тоже разведчики. Наши пропустили эдельвейсовцев, а мы их встретили огнем. Немцы оказались в тисках. Бой длился минут десять. Немцы отстреливались отчаянно.

После боя мы пошли собирать оружие, документы (трупы сбрасывали в трещины на леднике). Среди убитых обнаружили двоих раненых. Один, унтер-офицер, поджав ноги к груди, лежал на боку – пули попали ему в живот. Другой сидел, обхватив окровавленные ноги. Он оказался лейтенантом, слаломистом и альпинистом, звали его Отто Бауэр. Из трофейных лыж ребята соорудили сани-волокуши, уложили на них пленных и привязали реп-шнурами, чтобы быстро доставить в медсанбат.

Около месяца Бауэр пролежал в Местийском госпитале. Я часто заходил к нему, мы подолгу беседовали – он изучал русский язык, я неплохо знал немецкий. На больничной койке лежал не враг, а просто раненый альпинист...

А в августе 1960 г., во время XVII Олимпиады в Риме, я встретил его. Седовласый стройный мужчина среди спортсменов объединенной команды Германии в васильковых костюмах поднял руку в знак приветствия и улыбнулся. Лицо его показалось мне знакомым, но кто он? откуда? – не мог понять (соревнований же много)... Потом, во время футбольного матча Германии с Италией, он подошел, разговорились. Он занимался академической греблей, я – современным пятиборьем. Откуда же мы знакомы? Но потом он сказал, что воевал на Центральном Кавказе, был в плену. И тут я сразу вскрикнул: «Отто! Бауэр?!» И он признал: «Михель Бобров!..»

После матча мы пешком через весь Рим возвращались в Олимпийскую деревню, долго беседовали. О войне почти не вспоминали. И решили, что лучше встречаться на олимпийских дорожках, а не на фронте... Потом мы с ним переписывались. В 70-х он умер.

«Заоблачный фронт проходил на значительной высоте, бои шли на отметках 3000-4000 метров над уровнем моря. Мертвых егерей находили на седловине Эльбруса, где высота более 5500 метров. Так высоко еще никогда не поднималась война...

Особенно активными стали действия советских войск тогда, когда на перевалах появились специально сформированные, обученные, хорошо экипированные и вооруженные горнострелковые отряды... Среди гитлеровцев поползли панические слухи о неких «зеленых призраках» или «зеленых дьяволах», появившихся в горах. «Зеленые черти» не дают нам покоя ни днем, ни ночью, – говорили пленные. – Они, как дьяволы, нападают на нас и тут же исчезают». Так называли нас горные егери не только за цвет костюмов, но и за дерзкие и смелые действия в бою...»

(Из фронтовых воспоминаний М.М.Боброва)

Материал «По-прежнему – на коне, или  Секрет молодости», опубликованный в журнале "Санкт-Петербургский университет" №​ 15-16 (3639-3640), 26 мая 2003 г.